Из новогреческого Ксенофонта
Dec. 5th, 2008 09:16 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
alexbogdНовогреческого Ксенофонта зовут генерал Макрияннис. Титан новогреческой литературы выучился писать в зрелом возрасте. Его объемистые воспоминания на первый взгляд кажутся полуграмотными (да и в 19 веке казались - ведь это был чуть ли не уникальный пример такого текста, написанный целиком на димотике, или разговорном народном языке, а не на официальной кафаревусе). Но на самом деле стиль Макриянниса невероятно сочен, лаконичен, подкупает простотой и объемностью. Я попытался в меру своих слабых сил перевести один небольшой эпизодец из воспоминаний генерала - там, где он рассказывает о своих детских годах. Всем знающим греческий рекомендую лезть под кат и читать эту изумительно вкусную прозу в оригинале.
Ἐγὼ ἔγινα ὡς ἑφτὰ χρονῶν. Μὲ βάλαν νὰ ἐργάζωμαι σὲ ἕναν ἑκατὸ παράδες τὸν χρόνον, τὸν ἄλλον χρόνον πέντε γρόσια. Ἀφοῦ ἔκανα πολλὲς δουλειές, ἤθελαν νὰ κάνω κι᾿ ἄλλες δουλειὲς ταπεινές του σπιτιοῦ καὶ νὰ περιποιῶμαι τὰ παιδιά. Τότε αὐτὸ ἦταν ὁ θάνατός μου. Δὲν ἤθελα νὰ κάμω αὐτὸ τὸ ἔργον καὶ μ᾿ ἔδερναν καὶ οἱ ἀφεντάδες καὶ οἱ συγγενεῖς. Σηκώθηκα καὶ πῆρα καὶ ἄλλα παιδιὰ καὶ πήγαμεν εἰς Φήβα. Ἡ κακὴ τύχη καὶ ἐκεῖ οἱ συγγενεῖς ἦρθαν καὶ μᾶς πιάσανε καὶ μὲ φέραν πίσω εἰς τὴν Λιβαδειὰ καὶ εἰς τὸν ἴδιον ἀφέντη. Καὶ τὴν ἴδια ῾πηρεσία ξακολουθοῦσα κάμποσον καιρόν. Τότε δια– νὰ γλυτώσω ἀπὸ αὐτὴν τὴν ῾πηρεσίαν, ὅτι ἡ φιλοτιμία μου δὲν μ᾿ ἄφηνε ἥσυχον οὔτε μέρα οὔτε νύχτα, ἄρχισα ξύλο, τρύπημα κεφάλια τῶν παιδιῶν καὶ τῆς ἴδιας μου μητέρας καὶ ἔφευγα μέσα τὶς ράχες. Καὶ μ᾿ αὐτὸ βαρέθηκαν καὶ μὲ λευτέρωσαν, ὅτι αὐτείνη ἡ ῾πηρεσία μ᾿ εἶχε καταντήση νὰ χαθῶ.
Ἔγινα ὡς δεκατέσσερων χρονῶν καὶ πῆγα εἰς ἕναν πατριώτη μου εἰς Ντεσφίνα. Ἦταν ὁ ἀδελφός του μὲ τὸν Ἀλήπασια καὶ ἦταν ζαπίτης αὐτὸς εἰς τὴν Ντεσφίναν. Στάθηκα μὲ ἐκεῖνον μίαν ἡμέρα. Ἦταν γιορτὴ καὶ παγγύρι τΆγιαννιου. Πήγαμεν εἰς τὸ παγγύρι, μὄδωσε τὸ ντουφέκι του νὰ τὸ βαστῶ. Ἐγὼ θέλησα νὰ τὸ ρίξω, ἐτζακίστη. Τότε μ᾿ ἔπιασε σὲ ὅλον τὸν κόσμον ὀμπρὸς καὶ μὲ πέθανε εἰς τὸ ξύλο. Δὲν μ᾿ ἔβλαβε τὸ ξύλο τόσο, περισσότερον ἡ ντροπὴ τοῦ κόσμου. Τότε ὅλοι τρώγαν καὶ πίναν καὶ ἐγὼ ἔκλαιγα. Αὐτὸ τὸ παράπονον δὲν ηὗρα ἄλλον κριτὴ νὰ τὸ εἰπῶ νὰ μὲ δικιώση, ἔκρινα εὔλογον νὰ προστρέξω εἰς τὸν Ἀϊγιάννη, ὅτι εἰς τὸ σπίτι τοῦ μό᾿ ῾γίνε αὐτείνη ἡ ζημία καὶ ἡ ἀτιμία. Μπαίνω τὴν νύχτα μέσα εἰς τὴν ἐκκλησιά του καὶ κλείω τὴν πόρτα κι᾿ ἀρχινῶ τὰ κλάματα μὲ μεγάλες φωνὲς καὶ μετάνοιες, τ᾿ εἶναι αὐτὸ ὁποῦ ῾γινε ῾σ ἐμέναν, γομάρι εἶμαι νὰ μὲ δέρνουν; Καὶ τὸν περικαλῶ νὰ μοῦ δώση ἅρματα καλὰ κι᾿ ἀσημένια καὶ δεκαπέντε πουγγιὰ χρήματα καὶ ἐγὼ θὰ τοῦ φκιάσω ἕνα μεγάλο καντήλι ἀσημένιον. Μὲ τὶς πολλὲς φωνὲς κάμαμεν τὶς συμφωνίες μὲ τὸν ἅγιον....
Τότε ἔφκιασα ντουφέκι ἀσημένιον, πιστιόλες καὶ ἅρματα καὶ ἕνα καντήλι καλό. Καὶ ἁρματωμένος καλὰ καὶ συγυρισμένος τὸ πῆρα καὶ πῆγα εἰς τὸν προστάτη μου καὶ εὐεργέτη μου κι᾿ ἀληθινὸν φίλον, τὸν Ἀϊγιάννη, καὶ σώζεται ὡς τὸν σήμερον – ἔχω καὶ τ᾿ ὄνομά μου γραμμένο εἰς τὸ καντήλι. Καὶ τὸν προσκύνησα μὲ δάκρυα ἀπὸ μέσα ἀπὸ τὰ σπλάχνα μου, ὅτι θυμήθηκα ὅλες μου τὶς ταλαιπωρίες ὁποῦ δοκίμασα...
"Стало мне семь лет. Меня заставили работать у одного за сто медяков в год, а на второй год пять грошей. Я делал много работ, а они хотели, чтобы я делал и другие низкие домашние работы и ходил за детьми. Это была смерть моя. Я не хотел делать этот труд, и меня били и хозяева, и родственники. Поднялся я и взял и других ребят, и пошли мы в Фиву. Злая судьба и тамошние родственники пришли и нас взяли, и меня привели обратно в Ливадью и к тому же хозяину. На той же службе я продолжал какое-то время. Тогда, чтобы избавиться от этой службы, ведь честолюбие мое не оставляло меня в покое ни днем, ни ночью, начал я драться, пробивать головы даже детям моей собственной матери, и убегал в горы. И с этим они наскучили и меня освободили, а эта служба меня довела до погибели.
Стало мне четырнадцать лет, и я пошел к одному земляку моему в Десфину. Его брат был с Али-Пашой, а он был надзирателем в Десфине. Я остался с ним на один день. Был праздник святого Иоанна (Аи-Яннис). Мы пошли на праздник, он мне дал свое ружье подержать. Я хотел выстрелить, оно сломалось. Тогда он взял перед всем народом и избил меня до полусмерти. Не столько вредили мне побои, больше стыд перед людьми. Тогда все ели и пили, а я плакал. Не нашел я другого судьи, чтобы сказать ему эту жалобу и чтобы оправдал он меня: счел я разумным прибегнуть к Аи-Яннису, ведь в его доме случился со мной этот ущерб и бесчестье. Вхожу ночью в церковь и закрываю дверь и начинаю плачи и крики великие и поклоны, что это такое, что случилось со мной? скотина я, чтобы меня драли? И прошу его, чтобы дал он мне оружие хорошее и серебряное и пятнадцать кошелей денег, а я ему сделаю большую серебряную лампаду. С большим криком заключили мы соглашение со святым…
(и вот проходит время, герой занялся коммерцией и разбогател). Тогда сделал я ружье серебряное, пистолеты и оружие, и хорошую лампаду. И вооруженный хорошо и весь прибранный взял я ее и понес к защитнику моему и благодетелю и истинному другу Аи-Яннису, и есть она там до сего дня - я там и имя свое написал на лампаде. И поклонился я ему со слезами от глубины сердца, когда вспомнил все мои тяготы, что вкусил…"
Ἐγὼ ἔγινα ὡς ἑφτὰ χρονῶν. Μὲ βάλαν νὰ ἐργάζωμαι σὲ ἕναν ἑκατὸ παράδες τὸν χρόνον, τὸν ἄλλον χρόνον πέντε γρόσια. Ἀφοῦ ἔκανα πολλὲς δουλειές, ἤθελαν νὰ κάνω κι᾿ ἄλλες δουλειὲς ταπεινές του σπιτιοῦ καὶ νὰ περιποιῶμαι τὰ παιδιά. Τότε αὐτὸ ἦταν ὁ θάνατός μου. Δὲν ἤθελα νὰ κάμω αὐτὸ τὸ ἔργον καὶ μ᾿ ἔδερναν καὶ οἱ ἀφεντάδες καὶ οἱ συγγενεῖς. Σηκώθηκα καὶ πῆρα καὶ ἄλλα παιδιὰ καὶ πήγαμεν εἰς Φήβα. Ἡ κακὴ τύχη καὶ ἐκεῖ οἱ συγγενεῖς ἦρθαν καὶ μᾶς πιάσανε καὶ μὲ φέραν πίσω εἰς τὴν Λιβαδειὰ καὶ εἰς τὸν ἴδιον ἀφέντη. Καὶ τὴν ἴδια ῾πηρεσία ξακολουθοῦσα κάμποσον καιρόν. Τότε δια– νὰ γλυτώσω ἀπὸ αὐτὴν τὴν ῾πηρεσίαν, ὅτι ἡ φιλοτιμία μου δὲν μ᾿ ἄφηνε ἥσυχον οὔτε μέρα οὔτε νύχτα, ἄρχισα ξύλο, τρύπημα κεφάλια τῶν παιδιῶν καὶ τῆς ἴδιας μου μητέρας καὶ ἔφευγα μέσα τὶς ράχες. Καὶ μ᾿ αὐτὸ βαρέθηκαν καὶ μὲ λευτέρωσαν, ὅτι αὐτείνη ἡ ῾πηρεσία μ᾿ εἶχε καταντήση νὰ χαθῶ.
Ἔγινα ὡς δεκατέσσερων χρονῶν καὶ πῆγα εἰς ἕναν πατριώτη μου εἰς Ντεσφίνα. Ἦταν ὁ ἀδελφός του μὲ τὸν Ἀλήπασια καὶ ἦταν ζαπίτης αὐτὸς εἰς τὴν Ντεσφίναν. Στάθηκα μὲ ἐκεῖνον μίαν ἡμέρα. Ἦταν γιορτὴ καὶ παγγύρι τΆγιαννιου. Πήγαμεν εἰς τὸ παγγύρι, μὄδωσε τὸ ντουφέκι του νὰ τὸ βαστῶ. Ἐγὼ θέλησα νὰ τὸ ρίξω, ἐτζακίστη. Τότε μ᾿ ἔπιασε σὲ ὅλον τὸν κόσμον ὀμπρὸς καὶ μὲ πέθανε εἰς τὸ ξύλο. Δὲν μ᾿ ἔβλαβε τὸ ξύλο τόσο, περισσότερον ἡ ντροπὴ τοῦ κόσμου. Τότε ὅλοι τρώγαν καὶ πίναν καὶ ἐγὼ ἔκλαιγα. Αὐτὸ τὸ παράπονον δὲν ηὗρα ἄλλον κριτὴ νὰ τὸ εἰπῶ νὰ μὲ δικιώση, ἔκρινα εὔλογον νὰ προστρέξω εἰς τὸν Ἀϊγιάννη, ὅτι εἰς τὸ σπίτι τοῦ μό᾿ ῾γίνε αὐτείνη ἡ ζημία καὶ ἡ ἀτιμία. Μπαίνω τὴν νύχτα μέσα εἰς τὴν ἐκκλησιά του καὶ κλείω τὴν πόρτα κι᾿ ἀρχινῶ τὰ κλάματα μὲ μεγάλες φωνὲς καὶ μετάνοιες, τ᾿ εἶναι αὐτὸ ὁποῦ ῾γινε ῾σ ἐμέναν, γομάρι εἶμαι νὰ μὲ δέρνουν; Καὶ τὸν περικαλῶ νὰ μοῦ δώση ἅρματα καλὰ κι᾿ ἀσημένια καὶ δεκαπέντε πουγγιὰ χρήματα καὶ ἐγὼ θὰ τοῦ φκιάσω ἕνα μεγάλο καντήλι ἀσημένιον. Μὲ τὶς πολλὲς φωνὲς κάμαμεν τὶς συμφωνίες μὲ τὸν ἅγιον....
Τότε ἔφκιασα ντουφέκι ἀσημένιον, πιστιόλες καὶ ἅρματα καὶ ἕνα καντήλι καλό. Καὶ ἁρματωμένος καλὰ καὶ συγυρισμένος τὸ πῆρα καὶ πῆγα εἰς τὸν προστάτη μου καὶ εὐεργέτη μου κι᾿ ἀληθινὸν φίλον, τὸν Ἀϊγιάννη, καὶ σώζεται ὡς τὸν σήμερον – ἔχω καὶ τ᾿ ὄνομά μου γραμμένο εἰς τὸ καντήλι. Καὶ τὸν προσκύνησα μὲ δάκρυα ἀπὸ μέσα ἀπὸ τὰ σπλάχνα μου, ὅτι θυμήθηκα ὅλες μου τὶς ταλαιπωρίες ὁποῦ δοκίμασα...
"Стало мне семь лет. Меня заставили работать у одного за сто медяков в год, а на второй год пять грошей. Я делал много работ, а они хотели, чтобы я делал и другие низкие домашние работы и ходил за детьми. Это была смерть моя. Я не хотел делать этот труд, и меня били и хозяева, и родственники. Поднялся я и взял и других ребят, и пошли мы в Фиву. Злая судьба и тамошние родственники пришли и нас взяли, и меня привели обратно в Ливадью и к тому же хозяину. На той же службе я продолжал какое-то время. Тогда, чтобы избавиться от этой службы, ведь честолюбие мое не оставляло меня в покое ни днем, ни ночью, начал я драться, пробивать головы даже детям моей собственной матери, и убегал в горы. И с этим они наскучили и меня освободили, а эта служба меня довела до погибели.
Стало мне четырнадцать лет, и я пошел к одному земляку моему в Десфину. Его брат был с Али-Пашой, а он был надзирателем в Десфине. Я остался с ним на один день. Был праздник святого Иоанна (Аи-Яннис). Мы пошли на праздник, он мне дал свое ружье подержать. Я хотел выстрелить, оно сломалось. Тогда он взял перед всем народом и избил меня до полусмерти. Не столько вредили мне побои, больше стыд перед людьми. Тогда все ели и пили, а я плакал. Не нашел я другого судьи, чтобы сказать ему эту жалобу и чтобы оправдал он меня: счел я разумным прибегнуть к Аи-Яннису, ведь в его доме случился со мной этот ущерб и бесчестье. Вхожу ночью в церковь и закрываю дверь и начинаю плачи и крики великие и поклоны, что это такое, что случилось со мной? скотина я, чтобы меня драли? И прошу его, чтобы дал он мне оружие хорошее и серебряное и пятнадцать кошелей денег, а я ему сделаю большую серебряную лампаду. С большим криком заключили мы соглашение со святым…
(и вот проходит время, герой занялся коммерцией и разбогател). Тогда сделал я ружье серебряное, пистолеты и оружие, и хорошую лампаду. И вооруженный хорошо и весь прибранный взял я ее и понес к защитнику моему и благодетелю и истинному другу Аи-Яннису, и есть она там до сего дня - я там и имя свое написал на лампаде. И поклонился я ему со слезами от глубины сердца, когда вспомнил все мои тяготы, что вкусил…"
